В созвездии трапеции [сборник] - Страница 36

— Вспомнил он его, наверное, не окончательно, но, видимо, настолько все же, чтобы догадываться о смысле английских передач. А в них, конечно, по-прежнему обсуждаются причины катастрофы в Международном центре ядерных исследований.

— Да, скорее всего, именно так все и есть, — соглашается с нею Александр Львович. — Но вы не расспрашивайте его. Делайте вид, что ни о чем не догадываетесь.

— А может быть, поговорить? Он ведь не все, пожалуй, понимает в этих передачах… По-моему, вообще главная его беда в неуверенности. Михаил все еще побаивается, что у него необратимое интеллектуальное расстройство. Он, правда, говорит об этом вроде в шутку…

— Ну, если шутит — уже хорошо! — смеется Александр Львович.

— Теперь, говорит, у тебя дома свой сумасшедший…

— И он абсолютно прав! Физики, они все сумасшедшие, даже те, которые без всяких травм. Мне рассказывали, что когда известный немецкий физик Паули сделал в Нью-Йорке доклад о новой теории элементарных частиц, созданной им совместно с Гейзенбергом, присутствовавший при этом знаменитый Нильс Бор заметил: «Все мы согласны, что ваша теория безумна. Вопрос только в том — достаточно ли она безумна, чтобы иметь шансы быть истиной. По-моему, она недостаточно безумна для этого».

— Вы все шутите, Александр Львович. Я ведь жена физика и знаю, что они называют «безумными» лишь принципиально новые идеи, такие, как теория относительности Эйнштейна, например.

— Нет, Женечка, они все немножко сумасшедшие! — смеется доктор Гринберг, энергично полируя свою сияющую в солнечных лучах лысину. — В какой-то статье я читал, что солидный американский физический журнал: «Physical Review» отклоняет рукописи многих ниспровергателей основ современной науки не потому, что их нельзя понять, а как раз наоборот — потому, что их можно понять. Ну ладно, не буду больше шутить, хотя все это и не шутки вовсе. Ну, так что же хочет ваш «сумасшедший»? Чтобы мы произвели над ним патопсихологический эксперимент? А вы знаете — это идея! Его ведь нужно убедить, что он уже почти здоров.

— Ну, а если?

— Уверяю вас, он с блеском выдержит такое испытание. Хотите, я лично проделаю с ним это?

— Да, пожалуйста, лучше уж вы…

— Вот и отлично! Мы проверим его на реакции с выбором. Вы ведь не сомневаетесь в его сенсомоторном акте? Не вполне? Ну, а я совершенно уверен, что он не будет иметь существенных отклонений от нормального стандарта.

— А что, если попробовать показать ему «чернильные пятна» Роршаха?

— Ну, что вы такое говорите, милая моя! — возмущенно машет руками доктор Гринберг. — Этим очень модным на Западе методом пользуются главным образом неофрейдисты.

— Мы же не будем вскрывать с их помощью «либидозные комплексы» Михаила. Мы…

— Нет, нет и нет! — упрямо мотает головой доктор Гринберг. — Меня буквально воротит от всего, что хоть чуть-чуть попахивает фрейдизмом или гештальтпсихологизмом. Давайте уж лучше проведем над ним ассоциативный эксперимент, который ведет свое начало еще от Сеченова. Не пренебрегал им и Бехтерев.

— И хорошо бы проделать все это сегодня же.

— Ну что же, Женечка, сегодня я свободен, и вы можете считать меня в полном вашем распоряжении.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Раздевшись у Холмских, доктор Гринберг замечает, что пришел к ним в своем любимом стареньком джемпере.

«Ну, да это и лучше, пожалуй, — осмотрев себя в зеркале, решает доктор. — По-домашнему… Я ведь у них свой человек…

— Ну-с, дорогой мой Михаил Николаевич… — с широко распростертыми руками идет он навстречу Холмскому. — Думаете, конечно, что скажу: «Как мы себя чувствуем?» Э, нет, это старо. Этого я уже не говорю. Теперь я задаю моим больным вопросы, которым может позавидовать даже «армянское радио».

Невысокий, толстенький Александр Львович в своем заштопанном на локтях джемпере больше похож на провинциального портного, чем на столичного психиатра, доктора медицинских наук, профессора, читающего лекции чуть ли не во всех московских медицинских институтах, автора трудов по невропатологии и психиатрии, переведенных на многие иностранные языки.

«А вы знаете, — смеясь, говорит он обычно своим коллегам, — это даже хорошо, что у меня такой простецкий вид. Больные меня не боятся, не подозревают во мне гипнотизера и вообще подавляющей их сильной личности. Им ведь все время кажется, что не только психиатр-экспериментатор, но и лечащий врач — их враг, действующий на них гипнозом и читающий их мысли. А я не вызываю у них подозрений, и они многое мне доверяют».

Крепко пожав Михаилу Николаевичу руку и похлопав его по плечу, он спрашивает с лукавой усмешкой:

— Не хотите, значит, быть сумасшедшим? А еще физик! Ну-с, а как же тогда быть с «сумасшедшими идеями»?

— Мне не до шуток, доктор, — сухо перебивает его Холмский. — Я действительно хотел бы…

— Ну что ж, — сразу становится серьезным доктор Гринберг. — Раз вы сами этого требуете, подвергнем вас патопсихологическому испытанию, и со всею строгостью. Ну-с, с чего же мы начнем? Давайте-ка с ассоциативной экспертизы. Я буду называть вам разные слова, а вы должны будете отвечать мне другими, имеющими противоположное значение. Возьмем для начала хотя бы слово «отец».

— Мать, — поспешно отвечает Холмский.

— Осень.

— Весна.

— Ангел.

— Демон.

— Республика.

— Монархия.

— Электрон.

— Позитрон.

— Сигма-минус-гиперон.

— Антисигма-минус-гиперон.

— А вы не ошиблись? Может быть, антисигма-плюс-гиперон?